Привычный образ жизни. История знакомства №32

Почему-то когда люди говорят о жизни, как в сказке, всё сразу рисуют себе идиллические и сытые картины благополучия и достатка. А, между тем, какую сказку ни возьми, там же про страдания, про несчастья и трудности. Герои мучаются и преодолевают, и всё ради некоего статичного и эфемерного счастья в будущем, о котором в сказке упоминается почти что только вскользь, для галочки. Юна, например, сравнивала свою жизнь со сказками "Морозко" и "Золушка".

Дело в том, что у неё тоже была мачеха, злая и люто её ненавидящая, заставляющая работать до вечера: драить ванную и туалет, чистить ковры, стирать, убирать, бегать с тяжеленными продуктовыми сумками и прочее. Мачеха в прямом смысле слова потчевала Юну объедками, годными разве что дворнягам на корм, а ещё угрожала, что если Юна пожалуется отцу - она с ним разведется и из-за этого у отца полетит карьера. И Юна верила, молча выполняя всё, что от неё требовали.

Родную мать Юна не знала - та умерла, когда Юне был годик. Всё детство она мечтала о том, как у неё наконец появится настоящая мама, а когда появилась мачеха, девочка изо всех сил старалась ей понравиться, заслужить её любовь. Увы, её попытки называть мачеху мамой вызывали только гнев и ненависть. Годам к 14 она перестала надеяться, что мачеха её примет и полюбит. Она смирилась с тем, что в родном доме ей не рады, и стала мечтать о том, чтобы поскорее его покинуть. В существование Морозко в 14 лет мало кто верит, а вот добрых молодцев зато вокруг хоть отбавляй. И Юна стала искать себе доброго молодца. Она искала и в школе, и в институте, куда пошла, чтобы стать учителем - не то, чтобы это была профессия её мечты, скорее, она искренне верила, что больше её никуда не возьмут. И однажды, словно в сказке она услышала божественную игру на фортепиано. Пойдя на звуки, она увидела его, того самого доброго молодца, и, конечно же, влюбилась.

Особенностью русских народных сказок является ещё и то, что страдают в них почему-то, чаще всего исключительно незамужние девушки. Мужчины если и страдают, то уже после свадьбы и медового месяца. Вот и у Стаса, несмотря на его крайне настороженное отношение к жизни, всё было, в общем то, очень даже хорошо. Он рос в любви и заботе, мать старалась предугадывать каждое его желание, ревностно высматривая, в каком же направлении он захочет развиваться. Сельская музыкальная школа была стандартной программой большинства детей, но когда кто-то из знакомых "экспертно" сказал, что "у мальчика талант", что тут началось! Все силы и средства были брошены на его музыкальную карьеру, встречи с именитыми профессорами, прослушивания, домашние концерты... Стас всё же с треском провалил экзамены на поступление в консерваторию, и по остаточному принципу поступил на педагогический. И хотя призрак грядущих концертов перестал омрачать его беззаботное и ревностно защищаемое мамой существование, он иногда играл чисто для себя, под настроение. Как в тот день, когда ему было почему-то печально настолько, что на ум пришел Шопен. И он с головой окунулся в музыку.

 Юне казалось, что эта музыка уносит её в какие-то неведомые края, где нет ни невзгод, ни печалей. Музыка была просто прекрасна, а молодой человек, её игравший, просто божественнен. Тот самый добрый молодец, принц из сказки, который обнимет её и увезёт от всех бед и ненастий. И она стала изо всех сил за ним бегать, присутствовала на всех его выступлениях, старалась садиться поближе, приглашала его на прогулки, завороженно слушала его размышления... Она искренне поражалась его уму, его потенциалу, его способности докопаться до сути, раскрутить любой клубок. Рядом с ним она забывала о своей неуверенности и чувствовала себя сильной, неотразимой.

А что же Стас? Ему явно доставляло удовольствие то, что Юна за ним бегала. За ним вообще много кто бегал, и он к этому привык. Он наблюдал за этой беготней вальяжно и отстранённо, с лёгкой долей иронии, но не вовлекаясь. Особой потребности в отношениях у него не было, особого желания подарить кому-то свою жизнь - тоже. Он отчётливо понимал, что люди - слишком ненадёжные существа, и поэтому наслаждался тем, что ему открывалось сегодня. К тому же, ему льстило то, с каким восторгом Юна на него смотрела, как внимательно она ловила каждое его слово. Это притягивало, воодушевляло и вдохновляло, но он совершенно не планировал что-либо в жизни менять. 

И всё же, сохранить своего рода гомеостаз не удалось. Как-то незаметно его общение с Юной стало практически ежедневным. Однокурсники шутили про них, что они - жених и невеста, Юна смотрела на него с надеждой, а мать с её осточертевшей привычкой заезжать после работы к нему в институт заинтересовалась, что это за милая девушка периодически рядом с ним находится, и даже поспешила пригласить Юну к ним домой. В общем, карты складывались так, что нужно было срочно сливаться. Увы, он слишком поздно это понял.

Юна, тем временем, была на седьмом небе от счастья. Её мир разделился на две совершенно непохожие половинки: с одной стороны угрюмый, неприветливый отчий дом, где над ней нависало ощущение собственной недостаточной хорошести, страх, что её вот-вот выгонят в шею, что она будет никому на свете не нужна, как бы она ни старалась. А с другой стороны был яркий мир её влюбленности, где она была принцессой своей собственной романтической сказки, самой очаровательной, самой лучшей, и с самым прекрасным мужчиной в мире.Когда Людмила Ивановна, мать Стаса пригласила её к ним в пригород, это было лучшим подтверждением того, что мечта Юны как никогда близка к исполнению. Родители Стаса оказались замечательными людьми: Людмила Ивановна была невероятно внимательной и заботливой, и при этом смелой и решительной: настоящая Мама, о которой Юна всегда мечтала. А Сергей Викторович был удивительно спокойным и мудрым человеком, с толком и с расстановкой, а главное, с невероятным чувством юмора. Тучи сгустились позже, когда Юна представила Стаса своему отцу.

 - «Не ровня он тебе», - сказал Алексей Семёнович, когда они остались наедине.

- «Но, я же люблю его!» - воскликнула Юна.

- «Где ты, а где он. Не лучшая затея. Ты сейчас доучишься, мы тебя по партийной линии протащим, и лет через семь, может десять, директрисой сделаем, будешь уважаемым человеком...»

- «Директором?» - возмутилась Юна, - «только потому что я - твоя дочь?!»

- «Да, поэтому».

- «Но это же неправильно! Так же нельзя!!»

- «Только так у нас в стране всё и делается».

- «Я сама всего добьюсь! И вообще, мы про Стаса говорили...»

- «Про Стаса я уже всё сказал».

- «То есть, ты мне запрещаешь?»

- «Ну, как я тебе что-то могу запретить? Ты же взрослый человек, и сама можешь решать. Да, я считаю, что он тебе не ровня, но решение за тобой».

- «Ну, скажи мне, как поступить?»

- «Это твоё решение. Ты его примешь и только ты за него будешь в ответе. И чтобы потом не говорила мне, что это я виноват!» - в папиных глазах появилась та же привычная хитринка, означающая, что серьезный разговор себя исчерпал.

- «Тогда я выбираю Стаса», - упрямо сказала Юна. Папа смиренно вздохнул.

Примерно в это же время семейный совет держала и Людмила Ивановна. Для неё всё было ясно и однозначно.

- «Стасик, тебе же Юна нравится?»

- «Ничего так...»

- «А она тебя любит. И она о тебе заботиться будет...»

- «Мам, давай не сейчас...»

- «Стасичка, ну, подумай сам! У нее и прописка городская есть, и отец при должности, и девушка красивая и умная, и я переживать перестану, что ты не в те руки попадешь...»

- «Мам, успокойся, всё у меня хорошо будет...»

- «Стасик, я переживать буду, и вообще, я внуков хочу! Ты не волнуйся, я вам с внуками помогать буду, даже себе заберу, но будь честным, женись на ней!»

В отличие от Алексея Семёновича, Людмила Ивановна одним разговором не ограничилась. Она загорелась идеей непременно женить сына на такой перспективной невесте, и шла к своей цели, круша все препятствия. Конечно, главным препятствием была определенная пассивность родной кровинушки, его отстранённость и явное нежелание что-либо предпринимать, но это Людмилу Ивановну совершенно не пугало - не впервой ей было направлять своё неразумное чадо на путь истинный. Он потом поймёт, что она была права, он просто не видит всей картины, а она же только ради него старается, как если бы для себя.

Стас прекрасно понимал, что если мать что-то вбила себе в голову, то тут уж ничего не поделаешь. Он привык. Он знал, что спорить было бесполезно - это её только ещё больше распаляло. Можно было попробовать пересидеть, пока она не перегорит, но в данном случае мать загорелась всерьёз и надолго. А поэтому оставалось только выторговать себе условия повыгоднее. Бежать и прятаться было уже поздно.

Свадьбу сыграли скромно, но весело: гуляли по набережной, пили советское шампанское, хохотали и веселились. Юна наконец-то чувствовала себя героиней своего собственного романа, своей сказки: после стольких лет мучений и испытаний она получила прекрасного мужа и свою собственную жизнь. Не было бы больше ни злой мачехи, ни унылого существования с поеданием объедков, ни издевательства по поводу её внешнего вида и манеры что-то делать... Светлое будущее казалось как никогда реальным, и Юна не намеревалась никому его отдавать. Это просто обязано было стать тем самым "долго и счастливо", о котором пишут все сказки, и совершенно не важно, что ни один сказочник, кроме диснеевских создателей продолжений, о которых на тот момент в Советском союзе никто и не слышал, не описал, из чего, собственно, это долго и счастливо состоит.

А состояло оно из сурового быта, к которому, впрочем, Юне было не привыкать: уходе за супругом, разделе кухни с новой "мамой", к которому в первую очередь не была готова сама Людмила Ивановна; а также безуспешных попыток забеременеть. Хотя у неё самой мамы не было, Юна искренне мечтала мамой стать. Увы, врачи безжалостно объявили, что детей у неё быть не может.

Стаса такой диагноз устраивал. Он и жениться то особо не хотел, просто пошел по пути наименьшего сопротивления, чтобы мать успокоилась. На вопросы друзей каково ему теперь жить женатым, он пожимал плечами и говорил, что не видит большой разницы. И действительно большой разницы не было. Он так же ходил в институт, так же точно заигрывал со студентками, так же, как и раньше, его ждал дома тёплый ужин, рубашки были выглажены, а ботинки начищены. Краем уха он слышал, как мать начинает делить территорию с женой, но расценивал это их женскими делами, предпочитая не вмешиваться. Главное что у него всё шло по накатанной. В этом плане отсутствие даже возможности завести детей его очень радовало - это нарушило бы тот привычный образ жизни, который пока что ему удавалось сохранить.

Увы, жена оказалась не менее неугомонной, чем мать. Это выражалось гораздо мягче, женственнее и жертвеннее, но тем не менее, стоило Юге что-то вбить себе в голову, отговорить её было нереально: она могла сколько угодно виновато делать брови домиком, сбивчиво бормотать, что "а она так хотела", театрально с точки зрения Стаса строить из себя жертву и со слезами на глазах соглашаться с его точкой зрения... Только чтобы потом, будто они ни о чем не говорили, сорваться жаловаться новым людям и новым знакомым, в безумной надежде, что появится добрая фея, которая вдруг подарит ей возможность иметь детей. И фея, зараза такая, появилась, и даже что-то там Юне присоветовала. В это не верил ни Стас, ни врачи. Юну убеждали, что это рак, и нужно скорее оперировать. Людмила Ивановна поддакивала, что чем скорее, тем лучше. И только Юна упрямо насупившись вымаливала у врачей подождать ещё один месяц. И победила. На смену диагнозу рак пришёл диагноз беременность, и снова Стас оказался в меньшинстве. Ликовали и Юна, и Людмила Ивановна, и обеим, казалось, до чувств Стаса не было ни малейшего дела. Он всего-то хотел, чтобы его оставили в покое, но какой тут покой...

Беременность прибавила Юне забот. Весна пролетела под знаком дикого токсикоза: дома, на лекциях, в транспорте. А потом незаметно наступило лето, и отец Юны пошёл на повышение и собрался переезжать в Москву, решив оставить его шикарную двухэтажную квартиру в новостройке дочке в подарок по случаю свадьбы и беременности. Отец не знал, скорее всего, не хотел знать о всех издевательствах мачехи, но, видимо, чувствовал себя отчасти виноватым. Для того, чтобы можно было сохранить квартиру, нужно было немало побегать по инстанциям, но Юна, вне себя от счастья, что можно будет съехать в своё жильё, во всю планировала, как они с мужем всё сделают. Стас понимал важность квартиры, и даже был согласен сидеть в очередях, чтобы Юне было попроще. Увы, Людмила Ивановна отказывалась это понимать.

- «Стасику нужно отдохнуть! Что ты за жена, если тебе настолько наплевать на мужа! - возмущалась свекровь».

- «Что вы! Я его очень люблю! Просто мне сейчас в беременность и так очень тяжело, и живот болит...»

- «Не говори ерунду, нечему там болеть!»

- «И Стас обещал мне помочь...»

- «Ерунда какая, он же в отпуск едет!»

- «У нас сейчас нет денег на отпуск», - скромно сказала Юна.

Они со Стасом заранее договорились так сказать, надеясь, что Людмила Ивановна успокоится, но не тут то было. Собрав остатки золотых украшений, Людмила Ивановна прямо на ночь глядя куда-то ушла, а утром перед Стасом лежала пачка денег на путевку и на карманные расходы. В итоге Юна бежала одна собирать бумажки и высиживать очереди в то время, как Людмила Ивановна покупала сыну путевку на отдых на море и сажала его на поезд.

Теперь Людмила Ивановна внимательно следила, чтобы сыну не дай бог не пришлось слишком много работать по дому - он же и так учится, а потом и так работает... Юна была всегда виновата, всегда либо не достаточно расторопна, либо недостаточно сообразительна. Юну ругали за то, что она слишком долго красится у зеркала (её задача о муже заботиться) и за то, что тратит деньги на саму себя вместо Стасика. Конечно, когда Юна родила, свекровь была незаменима, тут же взяв отпуск и помогая Юне, обучая её разным хитростям и премудростям обхождения с ребенком. Казалось, вот она наконец, та мать, о которой Юна всегда мечтала... Только вот оказывалось, что Юна всё равно всё делает не так и слишком много думает о себе.

Тем временем, настало страшное время, когда мир встал с ног на голову. В Белый дом стреляли из танка, цены вырастали за ночь настолько, что на заработанное вчера сегодня уже ничего не купишь, бандиты привлекали милицию для своих разборок и никто не знал, что будет завтра. Юна ушла с работы учителя, потому что ей нужно было кормить семью. Днём она работала секретаршей в одной из свеженаплодившихся фирм с красивыми европейскими офисами и директором, ездящим на Мерседесе с охраной. Вечерами она мыла полы в библиотеке неподалеку от дома, а заодно и подъезды в своем же доме. Если директор её фирмы уже знал, какая она принципиальная, и ценил Юну за усердие и исполнительность, то его партнёры то и дело заигрывали с ней, предлагая полное обеспечение, и искренне не понимая, почему она так держится за свою семью. Но сама мысль о том, чтобы продаться была ей отвратительна, к тому же, она всё ещё искренне любила Стаса.

Стасу было легче. Через институтские контакты он устроился на работу "не по специальности" в фирму, которая занималась организацией поездок советских чиновников за границу, а также привозила группы посмотреть на Ленинград. Фирма достаточно легко адаптировалась под путч и новые реалии и Стас продолжил получать очень даже неплохую по тем временам зарплату. Он умудрился оставить всё без излишних изменений и стресса: пил кофе в модных дорогих кофейнях, строил глазки девушкам в ярких импортных блузках, посещал дорогие рестораны, купил себе одни из первых появившихся в продаже Ray Ban. Платой за сохранение нормальности была ложь: ложь как маме, так и жене. Они не знали, сколько он на самом деле зарабатывал. С их энтузиазмом и скачками вокруг ребенка его бы обязали всё отдавать, его жизнь бы кардинально изменилась и он бы больше не смог наслаждаться жизнью так, как сейчас. К тому же, жена с мамой справлялись. Юна зарабатывала достаточно, чтобы прокормить и ребёнка, и попавшую под сокращение Людмилу Ивановну, и даже чтобы оплачивать Людмиле Ивановне то время, что она сидела с внучкой.

Но женщины, эти вечно куда-то бегущие и неугомонные существа! И почему им так неймётся, куда они стремятся, почему они не могут оставить его просто в покое, просто не трогать?

Сначала отец Юны, как и многие в то время, с головой окунулся в бизнес и предложил Стасу работу: престижную, высокооплачиваемую и ответственную, причём не где-то, а в самой Швейцарии. На фоне таких новостей у Юны окончательно поехала крыша, и она только об этом и говорила, причем так заразительно, что даже мать повелась. Тем более, что родная тётка Стаса не так давно туда же иммигрировала с мужем. Стас не хотел туда ехать: чужая страна, чужие нравы, надо подстраиваться, меняться, развивать бурную деятельность, да и никогда в наши дни не знаешь, вдруг тебя кинут, обманут, пристрелят или ещё что. Юна же не могла себе представить, как вообще такое можно не хотеть. Стас мычал, отнекивался, отсиживался в кафе и ресторанах... Пока не настал тот самый день важного собеседования. Юна легла спать позже обычного, ибо отпаривала Стасу брюки, зашивала куртку, гладила рубашку и готовила всё, чтобы Стас произвел хорошее впечатление, а ведь весь день она работала, играла с ребенком, готовила и делала ещё кучу важных вещей. В какой-то момент она просто вырубилась от усталости, а утром совершенно не отреагировала на пиликающий будильник. Это судьба, подумал Стас, нажал на кнопочку и поудобнее устроился рядом с женой спать дальше. Пару часов спустя была гроза, но постепенно Юна успокоилась и простила его.

Потом Юна захотела купить дачу в одном из отдалённых районов. Дача и правда продавалась за копейки, но потом её надо было бы ремонтировать. Наученный горьким опытом Стас не стал дожидаться, пока Юна уговорит Людмилу Ивановну, и сам стал проводить своего рода воспитательную работу. В конечном итоге именно мама первая же обозвала Юну бессердечной капиталисткой и запретила даже разговаривать о покупке новой дачи. Тем не менее, чем дольше они вместе жили, тем жёстче и более категоричной становилась его жена, напрямую требуя от него что-то делать ради семьи. И Стас стал все дольше пропадать "на работе", а вскоре нашел себе любовницу, которая от него ничего не требовала. Каждый раз ему приходилось прикладывать всё больше усилий, чтобы сохранить всё, как есть, чтобы избежать перемен и нервотрёпки, и вот теперь, казалось бы, всё наладилось. Пока кто-то из друзей не рассказал Юне о его второй семье.

Юне казалось, что её мир внезапно рассыпался на тысячу осколков. Она это видела в фильмах: кто-то делает пробоину в стене звездолёта, и через неё в безграничную темноту вылетает всё, что ей когда либо было дорого, и, в первую очередь, жизненно необходимый кислород. После всего, что она делала, как она выкладывалась и старалась, после всей её заботы и всего её внимания такое предательство... Она бы и сама вылетела, чтобы в считанные минуты закоченеть там навеки, но её надёжно удерживала в мире живых страховка в виде ребёнка. Кому её дочка ещё нужна, если не ей. Она уцепилась за эту мысль и внезапно увидела свою жизнь в совершенно ином свете: муж, которому ничего не нужно, свекровь, которая никогда не станет ей мамой, её собственные попытки понравиться тем, кто ею только пользуются... Всё было зря, но всё не должно так продолжаться. И Юна подала на развод.

Судья встала на её сторону. И именно судья уговорила Юну подать на алименты, от которых та хотела горло отказаться. Именно тогда Юна узнала, сколько на самом деле получал её муж: приноси он всё домой, ей не пришлось бы работать на трёх работах одновременно. И именно эти мысли удерживали её от того, чтобы всё отменить, всё переиграть, остаться со Стасом, ведь, иначе, кому она ещё нужна.

Такого рода поворотные решения никогда не остаются без последствий. Стоило ей развестись, отец, считавший, что до развода ответственность за Юнино благополучие лежит на её избраннике, предложил ей работу за границей, в оффшоре. Юна согласилась, и в этот раз действительно смогла выйти на новый уровень развития. А Стас... Он ничего и не решал, и вернулся к своему спокойному и контролируемому существованию. Он так и продолжал пописать кофе в дорогих кофейнях, строить глазки проходящим девушкам и избегать излишнего стресса. Вместо жены о нём снова заботилась мать.

- «И правильно, что вы разошлись, не ценила она тебя совсем! Я ради неё всё делала, а она, буржуйка, на Запад сбежала... Ну ничего, зато внучка у меня чудная,» - говорила она вечерами за чаем.